Электрические киты [litres] - Александр Касаверде

Я проснулся. Оставил Лане записку и спустился вниз, в надежде найти где-нибудь кружку кофе или какой-нибудь тост с маслом. Или хоть что-нибудь. Потому что жор страшный напал.

И вот я стоял рылся в холодильнике. Сделал глоток молока прямо из бутылки, потому что никто не увидел бы. Намазал тост с арахисовым маслом. И, явно переоценив свои силы, засунул в рот слишком большой кусок. И тут услышал голос Рупы за спиной:

– Ты на практику? Не ожидал, Леннон.

Я хотел сказать, что я, в общем, пожрать встал. Но у меня с набитым ртом только гм-угм-гм получилось. Так что я кивнул. Налил молока уже в кружку. Выпил и переспросил:

– Практика типа зарядка?

– Типа да, – отвечает Рупа. – Зарядка.

И здесь, как будто по сговору, остальная команда со двора ввалилась. Леха, Костя, Медведь. Все, кроме Акселя, короче. И такие: «О, Леннон сегодня с нами. Молодца!»

– Я думал, зассыт, – сказал Костя.

– Да, точно зассыт, – подтвердил Леха.

– Ну что, поехали, – сказал Рупа.

И достал откуда-то из-за спины пистолет. В эту минуту я хотел убежать. Скрыться. Провалиться сквозь землю. Оказаться снова в институте. За своей партой. И рассказывать о Дон Кихоте. Но нет.

Передо мной стоит Рупа. Он передергивает обойму и говорит:

– Сегодня мы будем убивать демонов. Знаете, почему демонов?

– Почему? – спросил Медведь.

– Потому что демоны – это голодные духи страсти. Они мешают нам делать то, что мы хотим. А вы знаете, что происходит на острове? – спросил он.

– На острове духи становятся сильнее, – сказал Костя. – И могут убить тебя, если ты не убьешь их первым.

И Медведь, и Леха смеются.

– Да, давай. Надерем им задницы, – говорит Леха.

И мы идем через задний двор к оборудованному тиру. Костя идет со мной рядом и говорит: «Да, чувак, можешь воспринимать это как секту. Так только проще будет. Адептов новых мы все равно не принимаем, так что бояться нечего. Деньги тебе платят, а не ты».

– Ну вроде нормальная секта, – говорю я, – если мне платят.

Подписываюсь. И Борев тоже бы одобрил. Он как-то нам рассказывал, что главное качество писателя – неуязвимость. И знаете почему, о студенты? Никто ему, конечно, не отвечал, но он все равно продолжал. Потому что, когда обычному человеку плохо, он страдает. А когда плохо писателю, он все запоминает и чувствует, для того чтобы потом рассказать об этом историю. И различает оттенки и полутона, и ищет причины, почему ему плохо. Потому что без причин и следствий не будет хорошей истории. То же, о студенты, происходит и когда писатель попадает в передрягу. Обычный человек попробует из нее выпутаться, а писатель воспримет это как материал для исследования. Так и сказал: материал для исследования. И я так и подумал – ну секта-то уж точно хороший материал. Главное, как учил Борев, не вовлекаться, а смотреть на все это со стороны. Не проливать слезу, когда с твоими персонажами что-то происходит. Вот только он об одном не предупредил. А что, если этот персонаж заставит тебя плакать? Использует такие приемы, которые профессору Бореву и в страшном сне не приснятся!

Дзен и искусство стрельбы из пистолета

Мы выходим на задний двор. И это чертовски странное место. С одной стороны стоит Будда. С другой – мишень.

Рупа подходит и кладет пистолет мне в руки. Я чувствую его тяжесть. Чувствую холодную сталь и скрытую внутреннюю угрозу. Мне страшно. Мне реально страшно, потому что я ненавижу оружие и боюсь его.

И самое страшное даже не в этом, а в том, что я не понимаю, брежу я или нет. Потому что это тот самый пистолет из моего сна. Мне страшно оттого, что я знаю, как его заряжать и разряжать. Я проделывал это миллион раз.

Я вспоминаю Марка. Как я сижу в его кабинете на Староконюшенном.

Пистолет. Я вижу его в мареве. Просыпаюсь в Теплом Стане – и еще даже не просыпаюсь. И мне страшно, и мне стыдно оттого, что он у меня в руках. В кого мне стрелять?

– Расскажи мне о том, что чувствуешь, когда держишь этот пистолет в руках, – просит Марк.

– Страх, – говорю я. – Страх причинить боль.

– И именно поэтому ты боишься выстрелить?

– Я не знаю… – говорю я.

Марк кивает, что-то пишет в блокнотике.

– Твои панические атаки и страх могут быть связаны с желанием избежать ситуаций, которые кажутся опасными или вызывают тревогу. Но проблема в том, что почти любая ситуация тебе кажется таковой. И на самом деле ты боишься не причинить боль. Ты боишься пережить эту боль сам. Потому что чувства никогда не могут быть снаружи. Они внутри. И даже когда тебе кажется, что твой поступок причинит боль другому, ты все равно боишься пережить ее сам. Подумай об этом, Леня.

Марк затягивается айкосом и то ли размышляет, то ли просто наслаждается выпускаемым дымом. И затем снова смотрит на меня.

– Чувства внутри, – говорит он. – И если ты захочешь освободиться от тревоги, рано или поздно тебе придется с ними столкнуться. Другого выхода я не вижу.

Честно, больше всего на свете в ту минуту мне не хотелось соглашаться с тем, что я чего-то боюсь. Каких-то там ситуаций или типа того. Но внутри все сдавило, и я просто заплакал. И сказал, что не знаю. Просто ничего не знаю. Не знаю, чего хочу; не знаю, чего боюсь. И поэтому ничего и не делаю. Я как растение в горшке. Из которого мне не выбраться.

– Верно, Леня, только вот в какую-то минуту у этого растения в руках появляется пистолет. И этот пистолет, может, и есть символ твоих чувств. Может быть, в том, что ты боишься пережить, сокрыта твоя сила? Может, пора выбраться из горшка и выстрелить? Сделать хоть что-то. Знаешь, иногда достаточно самого маленького шага. Повертеть головой, запястья покрутить. Или зрачками в разные стороны подвигать.

И я смотрю на него сквозь слезы. И он напротив меня двигает зрачками. Вправо и влево. Потом показывает, как крутить кисти. Но я, блядь, не хочу крутить кисти. Не хочу вертеть зрачками. Это ничего не изменит. Я просто хочу перестать быть растением. И я рыдаю уже с новой силой. Я хочу сбежать из этого долбаного горшка. Я хочу, чтобы что-то изменилось. Я закрываю глаза, пытаюсь остановить слезы и кричу внутри себя: «Я просто хочу,